Геннадий Михасенко - Милый Эп[Книжное изд.]
— А что, есть правила, с какого класса заводить девчонок? — недовольно спросил Шулин.
— Нет, конечно, но… как-то рано.
— Это вы тут размазываете: рано, нельзя, опасно! А у нас просто! — И Авга пропел мне на ухо:
Ты почто меня ударилБалалайкой по лицу?Я пото тебя ударил —Познакомиться хочу.
Любка ее звали, Игошина. Набесимся, бывало, допоздна, а потом я ее провожаю, чтоб никто не напугал. Она заикалась. А этим вахлакам только и давай таких, которых бы испугать! Я их гонял, как поросят. Ничего была девка. Хотя дура, конечно, — что-то вспомнив, поправился Авга. — Как-то идем летом, темно уже, звезды, новолуние. Смотри, говорит, спутник летит. Я башку задрал, а она — чмок меня в щеку, как телка!
— В шестом-то классе?
— Еще в пятом!
— Ого!
— Так я к ней с неделю не подходил!
Я вдруг увидел Валины губы, увидел, как она обмахивает их кончиком косы, и у меня разгорелись уши.
— А дальше как? — спросил я.
— «Как?» — отвадил, коню понятно!
— Хм!.. Ну, а тут что, не нравятся городские?
— Наоборот! — воскликнул Шулин. — Девки тут — будь-будь! Вон видишь, какая цаца пошла?
— Вижу.
— Не идет, а пишет!.. Но я их боюсь!
— Да ну тебя!
— Правда. Они и сами от меня шарахаются. Понимают.
— Что понимают?
— Что я им не ровня.
— Балда ты, Граф, осиновая с медной нашлепкой!
— Ладно, замнем для ясности.
Я уставился в худую спину быстро и мелко шагавшего передо мной мужчины, пытаясь найти подходящий ответ, но ничего не находил. Только сейчас я сообразил, что, открыв Шулина и подружившись с ним, я забыл про других, для которых он остался, наверное, тем же деревенским тупицей, каким был до этого и для меня. Это непростительно!.. А вдруг и я не открыт и считаюсь простофилей? А почему «вдруг» — точно! А может быть, вообще все мы кажемся марсианами, пока не откроем друг в друге людей?.. Я глянул на хмурый Авгин профиль. Лоб его, нос, губы и подбородок образовывали почти одинаковые выступы, похожие на притуплённые зубья огромной циркульной пилы. Шулин был действительно сколочен грубовато и, пожалуй, не по вкусу нашим девчонкам. Ну, и плевать на них! Я им тоже не по вкусу! Не вешаться же теперь! Дело-то глубже легкомысленных девчачьих вкусов! А глубже если, то Авга во сто раз лучше того же Мишки Зефа, Аполлона Безведерного. Я так и хотел сказать Шулину, но понял, что это выйдет несолидно, к тому же Зеф, может, и ничего парень, только я его еще не открыл.
Авга толкнул меня бедром и лукаво заметил:
— А ведь и у тебя нету девчонки, нету ведь? А почему?
Я пожал плечами и легко ответил:
— Не знаю.
— Ну вот! — обрадовался Авга. — Значит, мы — два сапога — пара! Только я опять не понимаю. Как это у тебя, такого городского гуся нет девчонки?.. Да будь я на твоем месте, я бы в каждом подъезде по девке имел! А ты?.. Смех! Или я, правда что, балда осиновая с медной нашлепкой!
Я рассмеялся.
Мы свернули в переулок, где в глубине обширного двора стояла наша кирпичная, нештукатуренная школа. Славная старушка! Конечно, мой уход решен, но сделать это надо добро и весело; а не как вчера — с горечью и обидой.
Толпы нашего брата гудели в вестибюле, кишели в раздевалке. Я поздоровался с тетей Полей, готовый уверить ее, что все в порядке, если она поинтересуется вчерашним, но тетя Поля, видно, уже трижды забыла вчерашний день.
Всюду носилась малышня. На третьем этаже, этаже восьмиклассников, суеты было меньше, но шума столько же. Девчонки жались к батареям, пацаны вертелись перед ними. Зеф, пританцовывая, что-то рассказывал. Увидев меня, он крикнул:
— Эп, сюда!.. Внимание! Труднейший матч СССР— Англия выиграл нокаутом советский школьник Аскольд Эпов! — И как боксеру на ринге поднял руку.
Кто захлопал, кто захихикал, посыпались реплики:
— Бесстыжий!
— Качать Эпа!
— Гы-гы-гы!
Только тут я понял хамский смысл его репортажа и выдернул руку. Все, что медленно скапливалось в душе моей против Зефа, поднялось вдруг и замутило голову. Я как держал папку с учебниками в левой руке, так и врезал ею Мишке. Он захлопнул лицо руками, девчонки охнули, а я оглушенно двинулся в класс. Шулин в дверях одобрительно пожал мне локоть.
Дали звонок.
Народ стал рассаживаться, шушукаясь и косясь на меня. Зефа не было. Уже вошла Нина Юрьевна, математичка и наша классная, уже проверили домашнее задание… Явился он посреди урока, с влажным и бледным лицом, припухшим носом, подняв воротничок гиджака и пальцами сцепив борта у горла, как будто замерз.
— Где ты был? — удивилась Нина Юрьевна.
— Кровь из носа шла, — ответил Зеф.
— Какая кровь?
— Обычная. — Мишка на миг распахнул пиджак, и на белой рубашке дико полыхало красное пятно.
— Садись! — испуганно разрешила математичка.
Мне стало не по себе и от вида окровавленной рубахи, и от того, что это сделал я. К концу урока мне передали записку от Зефа. В ней два слова: «Береги сопатку» и кровавый отсвет — к рубашке, наверно, прикладывал. Значит, после занятий драка, там, в тупике, за левым крылом школы, где дерутся всегда и где всегда кто-нибудь да стоит «на атанде». Я не представлял себя дерущимся, потому что никогда еще не дрался, а только разнимал, но, видно, так уж устроена жизнь, что рано или поздно драться надо. Правда, и Зеф не слыл драчуном, но был нагл и безбожно хулиганист. Четверти не проходило, чтобы Мишка крупно не нашкодил Последний номер Зеф отмочил перед маем. Класс освещали четыре матовых плафона на трубчатых штангах. Мишка связал их ниткой и в тот момент, когда вошла наша старенькая чертежница Евгения Ивановна, потянул нитку. Плафоны враз качнулись. Евгения Ивановна охнула и качнулась тоже — ей показалось, что у нее закружилась голова и она падает. Жаловаться старушка не стала, но пол-урока поварчивала, что, мол, спасибо ее крепким нервам, и то был бы нам смех.
— Ну-ка, ну-ка! — сказал Авга, беря у меня записку. — Ага, кошка скребет на свой хребет! — И что-то написав на обороте, отправил назад.
— Не надо вмешиваться, — вяло сказал я.
— Надо! — уверил он.
На перемене я не вышел из класса. Следующим был английский, и мне хотелось просмотреть урок еще раз. Если Светлана Петровна и не вызовет, то буду хоть руку тянуть, пусть видит, что учил и что в эфире хулиганил не зря.
Но драка сбивала с толку. А тут еще подсел Забор. Его темные глаза, с темными ресницами, были так сильно втянуты в глазницы, что казалось, будто в голове вакуум. Эта заглубленность делала взгляд Васьки пронзительно цепким и суровым. Такие глаза пошли бы инквизитору или гипнотизеру, но шли они и нашему комсоргу, броско выделяя его из нас.
— Значит, со Спинстой улажено, — задумчиво, как бы ставя мысленную галочку, сказал Забор.
— А не пора ли сменить прозвище? — сердито спросил я, прямо — глянув в глаза комсорга. — Это же гадко так называть молодую женщину!
— А что, есть резон! — живо согласился комсорг. — Есть, есть! Это ты прав! Надо будет принять неофициальное решение, а то, действительно, смех. Это мы провернем. Слушай, Эп! — тише заговорил он, склонившись ко мне. — В субботу у Садовкиной день рождения. Вот он, списочек приглашенных. — Васька вынул из кармана бумажку. — В списочке и ты, конечно. Надо маг с пленками приготовить, ну и, естественно, полтинник — на подарок!
— Шулин приглашен?
— Нет.
— Тогда и я пас.
— Что, Эп, за хохма? И вообще, что сегодня с тобой? Зефу по морде съездил! На меня кидаешься! Это тебе не так, то не этак! — возмутился Васька. — Именины не у меня, а у Садовкиной, и при чем тут Шулин.
— А при том, что вы его за человека не считаете! — зло выпалил я, хлопнув учебником.
— Кто не считает?
— Вы все!
— Спятил.
— Спятил?.. А у Мирошникова был день рождения, пригласил он Авгу?.. А у Ленки Гриц?.. Да и у тебя в феврале собирались, ты звал его? — припомнил я.
— Чш-ш! — с оглядкой зашипел комсорг. — Это не потому, что за человека не считаем, а просто автоматически: кто раньше был, тот и потом. Всегда так!
— Автоматически и есть бесчеловечно!
— Ну, ладно. Значит, Шулин тебе нужен?
— Мне все нужны! И я хочу, чтобы и я нужен был всем! — Неотвратимость предстоящей драки, в которой меня могут убить или покалечить, что, говорят, случается сплошь и рядом, настроила меня на какую-то болезненную откровенность, точно я оставлял устное завещание. — Класс один, а живем кучками, как сектанты!.. И не знаем, у кого что за душой!.. Обидно это, Забор.
— Мда! — задумчиво буркнул Васька, вдвое, втрое, вчетверо, складывая списочек и ногтями заостряя сгибы. — Мда!.. Давай-ка пока с Шулиным решим, о'кэй?
Дали звонок.
Зеф вошел лениво, задерживая остальных. Наши взгляды встретились, и я не уловил ожидаемой ненависти, а лишь какое-то надменное любопытство. Хотя Зеф был артистом, он мог и волка и ягненка играть одновременно. Но странно, что и я уже не злился на него. Тот удар разрядил меня, как искра лейденскую банку, и не будь записки, я бы даже извинился перед Мишкой, но теперь всякое извинение превращалось в трусливый пас.
